Дети войны рассказывают о великих тех годах так, как никогда не рассказывали их родители
Нина Константиновна Сухова родилась в Ленинграде в апреле 1940 года. Мы хотим, чтобы история ее военного детства прозвучала от первого лица.
Содержание статьи
Мама взяла чугунную швейную машинку
Я родилась 24 апреля 1940 года — в городе Ленинграде. Да, для меня он до сих пор Ленинград... В 1941 году моим родителям было по 30 лет. У меня был брат Володя, на год старше, и младшая сестренка, она родилась в 1941 году, но умерла в младенчестве.
Мой папа, Константин Васильевич Лобанов, работал на Кировском заводе, мама Антонина Платоновна — на фабрике-кухне. Жили в коммуналке на Петроградской стороне, семь комнат — на семь семей.
В 1942 году, когда в цеха начали падать бомбы, завод эвакуировали в Челябинск. Все работники должны были в приказном порядке ехать вместе с заводом.
Ехали по Ладоге на лошадях, на подводах. Выстраивались в колонну и шли. Одна из подвод на глазах у родителей вместе с людьми, со всем скарбом ушла под воду. Это я, конечно, только по рассказам знаю. Те подводы, что шли сзади, попятились чуть и пошли в обход полыньи. Так дошли до станции.
Каждой семье разрешали взять с собой до двадцати килограммов груза. Мама взяла швейную машинку. Тяжелую, чугунную! Машинка была нужна: мама знала, что надо будет шить.
Барак цел до сих пор
Сначала нас поселили в 48-ю школу, прямо в классы. Потом в двухэтажный деревянный барак, который стоит до сих пор неподалеку от церкви за ДК ЧТЗ. Но я помню другой барак, одноэтажный — на улице Марченко.
У каждой семьи была своя комната, три сотки земли и сараюшка, где хранили картошку, уголь и дрова. В окно прыгнем — там огород. Морковку сорвали, о шаровары обтерли, до школы пока добежали, метров пятьдесят, — уже не такие голодные.
Комнатку нашу я помню: большая, двадцать метров. У мамы с папой — своя кровать. У нас с братом — кровать на двоих. Сундук с тканым половичком. Холодильник под кроватью. А где же еще? Пол же холодный в бараке. Мама нам пшенную кашу сварит в котелке, ватником замотает и поставит на пол. Мы со школы придем, пообедаем.
На Новый год ставили елку, даже две, чтобы получилась пушистая. Сами делали гирлянды, флажки. И еще вешали мандаринки! Да-да, мандаринки, я точно помню. Это уже после войны. Когда были выборы, в школьные буфеты привозили кавказские конфеты, мандарины. Выборы были почему-то в декабре, поэтому мы эти сладости экономили, чтобы повесить на елку.
Жмых и цветы акации — главное лакомство
Как мы любили кисель! Мама варила клюквенный, клюква стоила 90 копеек. Почему-то особенно я запомнила «подушечки» и кавказские конфеты. Может, и не кавказские они назывались, сейчас и не вспомнить. Помню, как накануне Пасхи с вечера ставили ведро с тестом, пекли плюшки-ватрушки, жаворонков с глазками из изюма...
А еще мы ели жмых — прессованные подсолнечные кожурки. Там, где сейчас «Горки», было железнодорожное кольцо. Туда в тупик пригоняли вагоны. Мы же бегали кругом, видели всё.
В вагонах были щелочки, оттуда можно было достать брикет жмыха. Вот так мы... делились с государством, точнее, оно с нами делилось. Вкуснятина такая!
Еще ягоды были — паслен. А какие сладкие желтые цветочки акации, вы не представляете. Мы все время были голодные, ели всё подряд.
Родители работали на заводе, в три смены. Когда есть работа — и еда в доме есть. Во всяком случае, картошка, морковка были всегда. Картошка на Урале, я вам скажу, — особенная, самая вкусная на свете. Когда я, взрослая, переехала в Ленинград, меня всегда просили: привези из Челябинска картошку! Такой рассыпчатой там не пробовали.
С четырех утра дети стояли в очереди
У нас были карандаши, и мы писали на ладошках номера, когда стояли в очереди за хлебом. Наша соседка по коммуналке была директором магазина. Она нам накануне говорила: привезут то-то. И мы, дети, шли и записывались.
Нет, не в шесть утра. В шесть мы уже пересчитывались. Записывались мы с ночи.
Вечером пришли к магазину, записали номер на ладошку. В четыре утра просыпаемся — идем на перерасчет. Кто не пришел, тот потерял очередь, даже если записан. Пересчитались, новые номера записали и уже не уходим, ждем открытия магазина. Бегаем туда-сюда по гаражам, что нам, лет по семь-восемь. Деньги еще надо крепко держать, не потерять!
Наши внуки не понимают, когда я им об этом рассказываю. Как это не было продуктов? Иди да купи.
В Ленинград путь был отрезан
Ленинград я знаю, как Челябинск. Пешком могу пройти вдоль и поперек. В 18 лет я поехала покорять родной город, из которого уехала годовалой девочкой. Там жили мамины сестры, им удалось вернуться из эвакуации.
Родители уехать не могли: с заводов тогда никого не отпускали. Мы потом узнали, что до 1958 года все же можно было уехать, а после 1958-го путь был закрыт, если не было ленинградской прописки.
Родители рассудили так: время голодное, двое детей, в Челябинске есть комната, а там... Прежнюю коммуналку на Петроградской стороне заняли другие люди. Некуда было возвращаться.
Я приехала к маминым сестрам. Прописка у меня была пригородная, негде было устраиваться особо. Никому было не важно, что я там родилась. Начала работать на знаменитом Прядильно-ниточном комбинате имени Кирова прядильщицей-мотальщицей. Восемь часов из гребнечесальной машины непрерывно выходят такие «колбаски» пряжи, и я их должна складывать в металлический бачок. Когда он наполнится, надо ногой его умудриться поднять с крутящейся подставки и поставить новый. И так целый день.
Через некоторое время мамины друзья сказали, что Зальцман назначен директором опытного механического завода в Ленинграде. Да, тот самый Исаак Моисеевич — наш Зальцман. Я работала у него. «Вот, Исаак Моисеевич, — говорила ему. — Вы-то уехали, а наших родителей не отпустили». Он мне отвечал: «Будешь много выступать — тоже поедешь обратно в Челябинск». Сейчас этот завод закрыт, его собираются ломать. Там остался постамент Исааку Моисеевичу Зальцману.
По Дороге жизни
А в Челябинск я действительно вернулась, Зальцман оказался прав. Сначала думали с мужем, что ненадолго, пока сын маленький, а потом... Так и остались.
У меня была мечта — пройти по Дороге жизни. Пройти своими ногами тот путь, которым увозили меня от войны мама и папа. Вычитала, что по Ржевскому коридору следовали машины с эвакуированными. На электричке доехала до Ржевки, это железнодорожная станция. Оттуда пошла по военной дороге — тротуаров не было. Видела хвост самолета, памятник летчикам, которые защищали Дорогу жизни и наш Ленинград. Прошла рощу из 900 берез — память о 900 днях блокады.
Родной для меня город — навсегда Ленинград. И вкус мандаринов, которыми мы в бараке украшали елку, — самый яркий. Какие они были сладкие! А сейчас трава травой.
От редакции:
Нина Константиновна Сухова окончила сварочно-машиностроительный техникум в Ленинграде. Много лет работала на челябинском заводе «Полет», сначала инженером-конструктором в КБ, потом мастером гальванического цеха.
Фото: Андрей Ткаченко
