Автор знаменитого романа-антиутопии «Вонгозеро», по которому снят сериал «Эпидемия», — о том, что счастливых писателей не бывает, как и женских, и о новом романе «Тоннель»
Весной 2019 года коронавирус только начинал шествие по планете, а зрители наблюдали за приключениями (злоключениями?) героев сериала «Эпидемия» на фоне вызванного неизвестной заразой конца света. Мало кто тогда обратил внимание, что послуживший сериалу основой роман «Вонгозеро» был опубликован еще в 2011 году.
Автор «Вонгозера» Яна Вагнер в сентябре побывала в Челябинске на Южноуральской книжной ярмарке и #Рыжемфесте и рассказала Первому областному информагентству о тайных мыслях и муках писателя. Этим интервью мы заканчиваем серию бесед с гостями книжного форума: Алексей Сальников и Денис Драгунский на наши вопросы уже ответили.
Яна Вагнер на встрече с читателями в Центре международной торговли на Южноуральской книжной ярмарке.
Модератор: Кирилл Бабушкин
Яна Вагнер — переводчик и писатель из Подмосковья. Дебютировала в 2011 году романом «Вонгозеро». За ним последовало продолжение — «Живые люди». В 2018 году вышел написанный в жанре герметичного детектива роман «Кто не спрятался». Автор ряда рассказов, лауреат нескольких литературных премий. Снятый на основе «Вонгозера» сериал «Эпидемия» был приобретен сервисом онлайн-проката фильмов Netflix.
Содержание статьи
Мне нравится мучить людей!
— Яна Михайловна, роман «Вонгозеро» был написан в 2011 году. Тогда люди обсуждали разные свиные и птичьи гриппы, но особенно не пугались. Почему вы взяли за основу для сюжета именно нашествие вируса?
— Так ведь это один из стандартных сценариев для антиутопии. Их не так много, можно выбрать, условно говоря, из пяти: какие-нибудь инопланетяне, астероид…
— Читая «Вонгозеро», я ждал, когда же зомби полезут…
— Ну вот видите. Экологическая катастрофа, какой-нибудь всемирный потоп, и вот — эпидемия. Как выяснилось, наименее фантастический сценарий. Когда эпидемия разразилась на самом деле — пошли какие-то удивительные домыслы по этому поводу. Мне даже писали в соцсетях: «Вам, наверное, кто-то рассказал заранее!» Спрашивали в личных сообщениях: «Откуда у вас эта информация?!» Я отвечала, что не могу сказать, будут большие проблемы, тайное мировое правительство не простит…
Книга — чистой воды фантастика. Тем более я не первая, кто написал роман про эпидемию. И все зловещие совпадения — локдауны и прочее — я взяла из открытого доступа. Это материалы Всемирной организации здравоохранения, типовые сценарии развития эпидемий. Там все по пунктам: на какой день закрываются границы, когда отменяется общественный транспорт, начинается выдача карточек…
Словом, я ничего не придумывала, но все равно полагала, наполовину в шутку, что будут бить. Друзья говорили потом: не надо больше страшных историй, пиши про котиков. Я, к сожалению, не могу следовать этому совету. И сейчас задумала нечто катастрофическое, надеюсь только, что оно не воплотится.
— У вас первый роман — о глобальной катастрофе, третий, «Кто не спрятался», — о трагедии в небольшой замкнутой компании. А теперь в процессе что-то среднее?
— Я запираю людей под землей в тоннеле. Роман будет называться «Тоннель», он почти закончен, осталось несколько глав. Но это может затянуться, я довольно медленно пишу. Людей под землей несколько сотен, так что да, где-то посередине… Но для них-то это конец света, разумеется! Они не понимают, что произошло, не могут выбраться, проводят под землей довольно много времени… И все, что происходит снаружи, быстро для них перестает существовать.
— Снова мучения?
— А я вообще люблю мучить людей, помещать их в какие-то пограничные обстоятельства. Тут ничего не поделаешь: я ставлю героев в невыносимую ситуацию и смотрю, как они будут выкручиваться. Пока мне это не надоело, так что, наверное, и после «Тоннеля» будет что-то подобное скверное.
— Яна, я журналист и привык, что что-то писать можно, только если есть железный информационный повод. Бывают информационные поводы для романов?
— Мне кажется, у писателей не бывает. В случае с «Тоннелем» мне нужна была декорация, чтобы продемонстрировать, насколько слаба граница между нашим представлением о том, как мы ведем себя, и тем, что получается в стрессовой ситуации. Как эту границу легко подвинуть страхом, недоверием, паникой. Когда я писала «Кто не спрятался», мне хотелось поговорить об иллюзиях, самообмане, которые в середине жизни довольно часто ставят нас в ситуацию, когда сложно признаться даже самому себе: ты давно несчастлив, ты давно живешь не в ту сторону…
Я хотела поговорить о дружбе, о любви. И просто выбрала инструмент: затащила героев на гору, отключила им электричество, заставила одного убить другого — и дальше им пришлось очень быстро выяснить, насколько они на самом деле друг другу близки.
Так что нет, я бы не стала говорить о каких-то информационных поводах. Есть идея, а куда я ее помещу — не так важно.
Можно покопаться в психологии и заколоть кого-то лыжной палкой…
— Насколько ваши инструменты автобиографичны?
— Я глубоко убеждена, что пишем мы исключительно о себе. Даже так: мы пишем собой.
Человек не способен выдумать эмоции, чувства, мысли без всякой основы. Вы подсматриваете все это в реальной жизни, и, разумеется, самый очевидный источник — вы сами. Вы оживляете своих персонажей тем, что отдаете им что-то свое, очень личное. Это не обязательно должны быть факты из вашей собственной жизни. Но вы попадали в похожие ситуации, помните, что при этом чувствовали. Только это и оживает.
Вы оглядываетесь по сторонам и используете чужие истории. Довольно часто получается неэтично. Но я вообще убеждена, что писатель — совершенно неэтичная профессия. Даже если вы будете клясться своим друзьям, что не использовали их биографию, что ваши персонажи — это не они, друзья все равно будут внимательно читать и размышлять, что относится к ним, к вам.
Текст вообще очень личная штука. Он вас делает беззащитным и перед читателями, и перед друзьями. Я бы вообще законодательно запретила родным и близким писателей читать их книжки! Пусть читают незнакомых людей! Тогда не так страшно.
— Я обратил внимание, когда читал и «Вонгозеро», и «Кто не спрятался»… У вас очень хорошо видно, что писала женщина, и большинство героев — дамы…
— Удивительно, правда? По статистике, примерно половина населения планеты — женщины. Было бы странно, если бы в моих книжках было по-другому!
— Но авторы настолько жестких романов — в основном все-таки мужчины.
— Я не согласна с тем, что есть мужские и женские жанры. Если брать детективы, то примерно половина авторов — женщины. Так вот, я не очень люблю разделение на мужскую и женскую прозу, потому что оно уже устарело.
Нет жанров, недоступных для женщин! Даже какое-нибудь боевое православное фэнтези про попаданцев — вы найдете среди авторов женщин, и довольно много. И даже когда говорят про «женский роман»… А «Театр» Сомерсета Моэма? Удивительно, как автор проник в мысли женщины. А «Анна Каренина» — женский роман?
В таком случае все романы, где в центре повествования стоит либо женщина, либо какие-то глубокие эмоциональные переживания, можно отнести в категорию женских.
Мне кажется, это очень обидно для мужчин, ведь вы их приговариваете к тому, что им это неинтересно, не нужно. Они недостаточно сложные, что ли? Им надо, чтобы их развлекали каким-то непрерывным экшеном? По-моему, это неправда, и доказательство тому — огромное количество великолепных мужчин-писателей.
То, что я использую жанровые декорации — это другой вопрос. Мне кажется, можно совместить приятное с приятным и покопаться в человеческой психологии, но при этом не скучать, а параллельно заколоть кого-нибудь лыжной палкой (эпизод из романа Яны Вагнер «Кто не спрятался». — Ред.).
— Лыжная палка меня вдохновила с первых страниц романа, да!
— А в отзывах кто-то начал всерьез разбирать, возможно ли такое. Начал анализировать длину наконечника лыжной палки, проткнет ли она куртку… Словом, есть сомнения, возможно ли совершить убийство лыжной палкой. Вы себе вообще представьте историю запросов в «Яндексе» писателя-детективщика! «Смертельные яды в домашних условиях». «Можно ли заколоть человека лыжной палкой». «Сколько длится клиническая смерть»…
— А потом к писателю приезжают компетентные органы…
— Если где-нибудь есть отслеживающая такие запросы служба, то мои поиски для последнего романа — «взрыв в тоннеле», «куда закладывать взрывчатку в тоннеле под рекой» — кто-то наверняка берет на карандаш.
Персонаж из кубиков
— А вы консультируетесь именно в интернете? Или есть какие-то специалисты среди живых людей?
— Не будучи врачом, я постаралась в случае с «Вонгозером» как можно мягче обойти все профессиональные темы. Потому что нет ничего хуже, чем налажать в мелочах. Вот знаете, как физики смотрят научно-фантастические фильмы? У меня бывший муж — физик, я помню, как он хохотал!
Если вы начинаете врать в мелочах, теряете уважение аудитории. Я попыталась всё это обойти. Был момент, мне надо было выяснить, может ли вирус остаться на поверхности земли, замерзнуть, потом оттаять… Я нашла среди знакомых вирусолога и проконсультировалась. Но я все-таки не настолько подробно эти вещи описываю. Это рискованно. Нельзя писать о мореплавателях, если ни разу не ходил под парусом.
— Нельзя писать про убийство лыжной палкой, если…
— Если ни разу не убивал человека? Ну нет, это другое!
— Какой вам жанр комфортнее? Камерный детектив, апокалипсис? Что-то о любви?
— Я еще ни разу не повторялась. Написала две книжки о конце света, но на самом деле это одна книжка. Написала детектив, теперь вот пишу роман-катастрофу. Но я хотела бы попробовать все жанры. Как я уже сказала, мне нравится мучить людей. А способов мучить приятных, приличных, нормальных людей под разными соусами — великое множество. Я попробую всё.
— Мы знаем случаи, когда писатели в поисках персонажей выходили, например, в психиатрические лечебницы. Вы как ищете своих персонажей?
— Мне пока не приходилось ходить в лечебницы, но я не исключаю, что, если понадобится яркий человек такого типа, какой мне не встречался, — мне придется его разыскать. Но, как правило, мы пишем про тех, кого хорошо понимаем.
Вот сейчас у меня задача усложнилась. До этого я довольно легко выкручивалась. В «Вонгозере» и в «Кто не спрятался» я описываю людей, которые на меня очень похожи: такие сорокалетние москвичи, с высшим образованием, я представляю, как они думают, о чем переживают. Это мой так называемый социальный пузырь.
А вот сейчас в «Тоннеле» у меня собрались самые разные люди. Они не могут все быть такими, как я! У меня там есть молоденький полицейский, есть пожилой таксист, есть водитель «Газели», почти не говорящий по-русски. И они все время от времени становятся рассказчиками. Ни один из них не главный герой, но их присутствие достаточно весомо. Задача совершенно шизофреническая.
Нужно же залезть к таким людям в голову, стать в такой момент водителем «Газели» из-под Ташкента, который не говорит по-русски, и подумать, что его мучает. Поэтому, продолжая ответ на ваш вопрос, если мне когда-то понадобится вот такой, чужой моему окружению человек… Я не буду делать его главным героем, потому что не смогу в него перевоплотиться.
— То есть вашего круга общения, чтобы создать всех необходимых персонажей, не хватает?
— Персонажи делаются из кубиков. Начинающий писатель часто испытывает искушение взять человека и целиком затащить его в роман. Как правило, это стоит ему отношений с кем-то из близких знакомых, потому что новичок еще не умеет прятать такое «заимствование». Потом, когда научишься маскироваться, берешь у одного одно, у другого другое, чтобы тебя хотя бы за руку поймать было невозможно. И в итоге получается такое симпатичное чудовище Франкенштейна.
Чем старше писатель, тем больше у него кубиков, тем разнообразнее он может конструировать персонажей. Мне очень нравится, как сказала Дина Рубина: «Вы дружите с писателем, а он вас ест!» Вот это как раз то, чем занимается писатель: он
собирает факты, мысли, фразочки. Особенно фразочки! Очень трудно заставить персонажей говорить не так, как ты.
И конечно, опыт дает возможность легче понимать разных людей. Не все наши персонажи, к сожалению, героические, прекрасные и чистые помыслами. Современные литературные герои все чаще не герои-герои, с мечом и крыльями, а слабые, сомневающиеся люди. То есть персонаж — обычный, нормальный человек. Когда вы начинаете за него думать и чувствовать, вы начинаете его понимать, а понимая — оправдывать, оправдывая — жалеть… Это такой дополнительный способ познания мира.
Счастливых писателей не бывает
— В одном из интервью вы говорили, что литература не должна оказывать влияния на судьбы общества…
— Литература фиксирует изменения в обществе, но не провоцирует их. Как-то так.
— А как же ее воспитательная роль? Может быть, если писатели в едином порыве начнут выводить на первый план какого-то настоящего героя, то и люди начнут стремиться стать лучше?
— В литературе уже пройдена эта «воспитательная» стадия. То, что раньше считалось литературой для взрослых, — тот же Жюль Верн — стало литературой подростковой. У Верна же всегда очень четко видно, кто злодей, у злодея на лице написано! И автор еще простодушно подсказывает: «сказал прекрасный моряк», «пробормотал подлец» и так далее. Все оценки есть в тексте.
Сегодня такое отношение к героям осталось только в детской литературе.
Человек усложнился за последние двести лет. Это началось как раз с нашей классики, где нет никаких суперменов, — там всегда страдающие, сомневающиеся, несчастливые люди. И если вы сделаете центральным персонажем вашей истории человека, который боится, но все-таки делает так, как надо, — вот с этим, слабым и несовершенным, читатель и будет себя ассоциировать.
— У меня такая картинка возникла в голове, из учебника биологии: человек умелый, человек разумный… человек страдающий и человек преодолевающий?
— Так а что есть наша жизнь? Страдание, преодоление, краткие минуты счастья. А воспитывать взрослых людей уже поздно и незачем. Их надо просто раскачать на разговор. Людям надо задать правильные вопросы, а ответят они на них самостоятельно, и это самое прекрасное, что может быть в литературе, да вообще во всяком искусстве.
— Вообще возможен герой счастливый?
— Конечно! Но… в основе всякой истории лежит конфликт. Должна быть какая-то перипетия, которая мешает человеку испытывать счастье. Без этого просто не о чем будет рассказывать.
— А писатель счастливый возможен?
— Мне кажется, счастливые люди книжек не пишут. Они прекрасно живут свою единственную жизнь. Наверное, поэтому еще мало счастья в книжках: книжки описывают дорогу к счастью, а не то, чем все заканчивается.
— И в чем несчастье Яны Михайловны Вагнер?
— НЕ-счастье? Так вот эта профессия проклятая, она же очень разрушает личность! Это неприятное занятие, похожее на зависимость. Да, я могу не писать, но от этого легче не станет. Это постоянный непокой.
В какой-то момент ты понимаешь, что в голове у тебя постоянно сидит некий трезвый наблюдатель (это в первый раз очень пугает, кстати!), который тихонечко фиксирует: как падал свет, как звучал голос… можно на похоронах стоять и запоминать какие-то детали, которые потом пригодятся. И этот человек, который сидит в тебе, неприятно хладнокровный, и в то же время это ты и есть.
Сериалу ты не автор
— Многим писателям экранизации их произведений очень не нравятся.
— Главное, не спрашивать Стивена Кинга об экранизации «Сияния». Он считает, что фильм абсолютно не соответствует его роману, и он, наверное, прав. Да, у автора всегда сложное отношение к экранизациям. Я уже вроде бы доказала вам, что писатели — народ неприятный, ревнивый. Ты привык быть в своем произведении хозяином, и вдруг другие люди берутся что-то в нем изменить… И ты кричишь: я не так все придумал!
Можно идти двумя путями: устроить вендетту, давать горькие интервью, а можно попытаться расслабиться и получить удовольствие. Я точно знаю, что «Эпидемия» и «Вонгозеро» — два совершенно разных произведения. «Вонгозеро» — это камерная драма на фоне конца света. «Эпидемия» — это очень громкая, динамичная история, в которой даже нет одного главного героя. Кстати, довольно мужская.
Я знала, что так и будет. Если бы досконально экранизировали книжку, получился бы такой меланхоличный артхаус, и аудитория была бы в разы меньше. А у создателей сериала была задача сделать первое жанровое русское кино о конце света. И они с ней справились на пятерку, доказательством тому прекрасная судьба сериала.
— Идут ли переговоры об экранизации других произведений?
— Сейчас идет работа над экранизацией «Кто не спрятался», и последний роман, «Тоннель», тоже собираются экранизировать, пишут сценарий.
— Вы сами потребитель сериалов?
— Да, я смотрю, наверное, столько же, сколько читаю. Я очень люблю сериалы и то, что происходит в сериальной индустрии последние лет десять, — это просто счастье какое-то.
— Счастье даже несмотря на засилье толерантности? По-моему, уже даже в «Анну Каренину» негра-трансгендера умудрились воткнуть… Это тоже счастье?
— Меня такие вещи не задевают. Думаю, это просто потребность дать голос людям, у которых недавно права голоса не было.
Не случайно в литературе и в кино в последние годы все чаще главный герой — женщина. Это тот же процесс: я, читатель и зритель, хочу увидеть историю с женщиной, потому что про мужчину мне все рассказали в ХХ веке. Вот прямо всё, в подробностях — и про героического мужчину, и про слабого, и про рефлексирующего.
Это не значит, что мне неинтересно, я очень люблю мужчин, мне всё про них интересно. Но я про них вроде бы знаю больше, теперь расскажите мне про женщин! Если бы я была чернокожая — мне бы, наверное, захотелось бы получить в литературе какой-то свой оригинальный набор, которого мне не хватало. Вот сейчас нам эту историю расскажут, мы ее запомним — и можно будет дальше продолжать рассказывать обо всем остальном.
— И какую историю литература и кино будут рассказывать дальше?
— Если б я знала! Я бы уже сейчас, заранее, подготовилась! Наши отношения друг с другом, с внешним миром меняются, прогрессируют, они двигаются в какую-то определенную сторону. То, что нам казалось невозможным сто лет назад, сейчас в порядке вещей. Например, посмотрите, как мы стали гуманно относиться к животным! Может быть, следующие герои будут вообще звери, и мы будем читать историю с точки зрения собаки.
